Маруся Зверобой: нормальные люди не пойдут защищать Украину

Волонтер Маруся Зверобой считает себя не женщиной, а военнослужащим – пока продолжается война. На фронте она научилась воспринимать опасность нормально. Более того – радоваться ей.

Больше всего она ценит свободу и не имеет никаких “рамок страха”. Она готова бороться против запугивания людей и превращение их в рабов. Об этом Зверобой рассказала в авторской программе Кристины Бондаренко Христя Talk.

– Вы начали обучать добровольцев, которые затем шли от “Правого сектора”…

– Нет, это была военная подготовка для всех желающих. Там были и ребята, которые шли добровольцами на войну, и ребята, которые собирались идти в Вооруженные Силы на контракт.

В 2014 году в ВСУ, кроме перебоев с поставками всего, были и проблемы с подготовкой бойцов. Поэтому часто они сами искали какие-то курсы или какие-то вышколы, где можно немного подготовиться к войне, поскольку в зону боевых действий они попадали очень быстро.

Мы нашли специалистов по основным военным дисциплинам, и они обучали на нашем полигоне. Задача была – максимум практики и только основное.

– Но вы по образованию журналист.

– Я предприниматель, умею организовывать процессы. Как говорили мои бойцы, я могу организовать “любую драку”. Организовать полигон не было сложно для человека, у которого есть организаторские способности.

До войны я работала с информационными технологиями, и это также помогло мне и создать, и учить, и найти личный состав инструкторов в интернете.

– Вы кардинально изменили свою жизнь. Не скучаете по прошлой?

– Во-первых, я не помню прошлой. Во-вторых, на войне у вас совсем меняется психика. Вы максимально выходите из зоны комфорта и попадаете в зону опасности. В зоне опасности вы не можете постоянно находиться в стрессе. Ты просто сойдешь с ума, если не найдешь способа расслабиться. Поэтому ребята постоянно шутят.

Мы в окопах идем, нас засекли, и по нам начинают стрелять. Мы бегом к блиндажам и у нас между собой сразу начинается троллинг. Это защитная реакция психики. Я себе думаю так: ну, если нас грохнут, чего грустить?

Когда ты начинаешь воспринимать зону опасности нормально – все, ты изменился. Это уже навсегда. На гражданке от этого будет трудно избавиться.

Самое лучшее настроение у меня – когда я в зоне опасности или когда еду по минным полям за рулем по развороченным дорогам…

– Потому что адреналин?

– Это защитная реакция – любую опасность воспринимать как позитив. Но это не всегда так. Потому что бывает такая опасность, что тебя накроет и потом будут лечить от совсем других эмоций.

– Что происходит потом здесь?

– Там у тебя выработалась привязка: опасность – положительные эмоции.

И здесь ребята просто начинают искать себе опасные ситуации. Они привыкли, как жить в том, они знают, как жить в том. Как жить, когда всего этого нет? Здесь начинается излом. И от этого очень трудно лечить.

– Как вы лечили это?

– Я пока не вылечила.

– То есть вся эта история с Зеленским может быть как-то связана с этим?

– Возможно. Я расскажу.

В 2018 году у меня очень сильно посыпалось здоровье. Мягко говоря, с неидеальным здоровьем я пошла на войну, и к 2018 году меня просто вынесли в больницу – 6 язв, страшные боли в позвоночнике и другие проблемы.

И как раз в эти дни погибают первые мои воспитанники. Это было трудно. Моя гастроэнтеролог сказала: если мы вам не выпишем антидепрессанты – а я отказывалась, я же не псих, – мы просто не сможем залечить язвы, потому что у вас постоянно повышенный уровень кислотности. Мне пришлось согласиться. Они меня подлечили.

Но найти себя здесь я не смогла. Я все равно на фронте. Потому что у меня там стоят мои воспитанники. Они постоянно пишут, что им что-то надо.

Психологи мне не помогают, я не знаю, о чем с ними говорить. Зато мне помог еще один контракт. Я поехала на контракт, и у меня все прошло. У меня все просто замечательно.

– Вы не считаете, что это все же ненормально?

– Понимаете, нормальные люди в большинстве своем не пойдут защищать Украину. Для того, чтобы у вас была защищена страна, вам придется пользоваться услугами и ненормальных людей, в том числе.

Потому что в определенных ситуациях нормальных парализует от страха, а ненормальные прекрасно себя чувствуют, они никогда не растеряются. Таким образом, они могут сохранить еще очень много жизней людей, которые с перепугу могут растеряться.

– Когда я бывала на фронте, мне говорили: ты из другого мира.

– Есть разница в восприятии одних и тех же вещей. Например, если напасть на меня, с моей стороны будет отдача, даже без паузы. Но есть много людей, на которых, если нападают, они прячутся, замолкают.

Я не могла понять, в чем нонсенс моего поведения, на которое так обращает внимание сообщество. Как по мне, я веду себя адекватно.

Если наш командующий прямо сегодня решил рисковать жизнями бойцов, и я уже доказано знаю, что он ими будет рисковать, он пошел отводить войска… И не только я об этом знаю.

Его об этом предупреждали и военные, и нардепы, и Майдан выходил. Это люди опытные, мы прошли эту войну, мы знаем, что он делает. Он не знает, что он делает. А мы знаем, что уже делали такие ошибки, они были в новейшей истории, в которой он просто не участвовал.

Он хочет пройти весь этот кровавый путь наших ошибок заново? Конечно я отвечу на это и скажу все, что я о нем думаю.

– А зачем? Вы думаете: вот сейчас я ему расскажу…

– Почему я должна ждать, добьюсь я от него чего-то или не добьюсь? Если я хочу что-то сказать, я скажу. Я считаю нужным не молчать.

– Это можно сказать мужу, друзьям на кухне, соседям, а можно писать в фейсбуке посты. Для чего это, какова цель?

– А зачем люди вообще выражают свое мнение? Просто потому, что оно у них есть.

У каждого есть какие-то свои рамки страха. У меня их вообще нет. Я буду говорить кому хочу что хочу, и хочу, чтобы все имели такие права.

Я считаю, что украинцы очень специфическая нация, которая прошла очень специфический путь. Украину пытались завоевать все и пытаются до сих пор. Поэтому права украинцев – это основа Украины.

– Ожидаете ли вы на какой-то ответ, реакцию?

– Нет. Человек эмоциональный говорит, он так проявляет эмоции. Если эмоциональному человеку закрыть рот, у него начнется депресняк. Это работает даже на бытовом уровне. Есть люди, которые любят выражать. Ради чего их фильтровать?

Для меня главное, чтобы я имела свободу. Свобода – это все для меня. Я возненавидела рабство за эти годы. Я увидела, что такое рабы.

Это ужасная вещь, когда ты боишься сказать. Все эти дела подобного рода – за репост, за стрим… Этим делом запугивают и растят новых рабов, которые будут бояться говорить. И им надо так навалить за те уголовные дела, чтобы им не хотелось их заводить!

Я мыслю как человек, который знает, что такое “прилет-ответка”. Когда вы сидите на позиции и вас начинают гасить, вы не убегаете с позиции, правда? Вы готовитесь, вы будете давать ответ. А потом вам придет ответ. А потом вы дадите ответ. Это называется война.

– У вас такой посыл, вы кричите…

– Почему я так говорю с Зеленским? Поэтому что он меня так слышит. Он не услышал нардепов. Что он сказал, когда ему сообщили о том, что на Майдане ходят? Он сказал: кто там ходит, дождь ходит – вот так. Он не услышал. Он меня услышал.

Прекрасно. Теперь я знаю, как с тобой разговаривать. И другого он не заслуживает. Кроме того, что он слышит только такие обращения, он еще и не заслуживает другое, уважительное обращение.

– Если бы вам предложили счастье, стандартное для вас, а с другой стороны жизнь, которая у вас есть сейчас. Вы бы согласились поменяться?

– Я выросла на книгах о разведчиках. Они все защищали свою родину, когда в ней была война. Так меня Советский Союз воспитывал. А Тарас Григорьевич Шевченко мне объяснил, что моя родина – это Украина.

Мое воспитание не позволяет мне просто закрыть глаза на трех погибших воспитанников и вообще на всех погибших.

– Но это не ваша вина. Вы тоже имеете право на счастье.

– Я шла рядом с ними на эту войну. Это и дети мои, и мои братья, и мои родители. Если я пришла в борьбу и сказала, что я с вами иду до конца, и часть тех, кому я это сказала, легли за это, как можно развернуться и уйти из этого? Я не понимаю этого. В моем сознании нет такой формулы.

Он погиб, потому что он верил тебе. Он верил, что даже если он погибнет, ты пойдешь дальше, ты закончишь это дело. Я тоже в это верю. Я верю, что, если я погибну, мои собратья так наваляют!

Именно поэтому мы вообще можем быть на войне – потому что мы верим друг другу.