Одиночество “Дня Победы”

Несколько десятилетий подряд Москва превращала свой концепт “Великой Отечественной” в гражданскую религию. В рамках которой есть свой единственно возможный обряд, свой сонм апостолов и праведников, свой пантеон демонов и грешников. Любое отступление от него воспринимается как ересь и карается анафемой.

Судьба девятого мая начинает все больше напоминать историю Клуба веселых и находчивых. В 1990-е годы КВН объявлял себя “международным” без малейшего преувеличения. В сезонах сходились ребята из Украины, Закавказья, Центральной Азии и стран Балтии. КВН был отражением постсоветской ментальности.

Когда “общее” доминировало над различиями, а темы для шуток не требовали перевода и знания контекста.

Впрочем, роль зеркала осталась за этой программой и сегодня. Только теперь в нем отражается тот постсоветский дрейф, который случился на наших глазах. Теперь это программа, в которой россияне соревнуются с россиянами.

В этом коктейле иногда случаются образцово-показательные иностранцы, но прежняя “международность” канула в небытие.

И эта же судьба, судя по всему, уготована девятому мая.

Небольшое отступление. У каждой страны есть праздник субъектности народа. Что-то такое, что позволяет гражданам говорить “мы добились”. День взятия Бастилии – это история про то, как французы прогнали короля. День независимости в США – о том, как американцы получили независимость от англичан. Девятое мая в РФ точно так же претендует на статус национального праздника – но есть одно “но”.

Россия – это страна победившего государства. Эдакий воплощенный этатизм – в рамках которого нет ничего не только “против государства”, но и “вне государства”. Державная вертикаль – это альфа и омега всего.

Любая активность получает право на жизнь лишь после согласования. Любая несогласованная субъектность воспринимается как угроза. Ее либо приручают – либо искореняют.

С девятым мая в России произошло именно это. Это уже не “день субъектности народа”, а “день субъектности государства”. Универсальное оправдание всей истории его существования. Главная гирька на морально-этических весах, которая должна перевешивать все, что было ДО и все, что было ПОСЛЕ.

Девятому мая поручено оправдывать репрессии, депортации, ссылки, расстрелы и расправы. Оно назначено главным “зато”. Любой разговор о бесчеловечности советского режима упирается в этот довод.

Девятое мая стало ресурсом легитимности – слишком ценным, чтобы российское государство позволило себе выпустить его из рук. И нет ничего удивительного, что последние семьдесят лет оно сражалось с теми, кто пытался разрушить эту монополию.

Дело в том, что в советско-российской традиции было два подхода к отмечанию этой даты.

Один – державный. Со знаменами, парадами, портретами военачальников и большими звездами на погонах. В рамках этого подхода войну выиграло государство, командование и полководцы. Большие цифры. Величественные масштабы. Вертикаль и система.

Второй подход был полной противоположностью. Интимно-личностный, завязанный на персональное переживание. В этой копилке – вся лейтенантская проза. Дневниковые записи. Людские истории, в которых не было места Сталину и Жукову, зато находилось место чьим-то бабушкам и дедушкам.

С этим вторым подходом государство всегда боролось. Как могло приручало и национализировало. Юрий Бондарев смягчал финал повести “Батальоны просят огня” – и взамен становился советским литературным генералом. На каждый лирический “Белорусский вокзал” державный кинематограф отвечал десятком пафосных агиток.

Государство отчаянно держалось за собственную интерпретацию девятого мая, не позволяя никому отобрать у себя главное оправдание своего существования.

Кстати, эта же судьба постигла акцию “Бессмертный полк”. Она родилась в 2012 году как альтернатива официальному пафосу.

Ее придумала томская оппозиционная телекомпания “ТВ-2” – вместо транспарантов и лозунгов людям предложили нести портреты своих близких. Спустя три года российское государство лишило телекомпанию лицензии и забрало акцию под свое крыло.

Кремль отрицает частное. Любое величие возможно лишь в рамках вертикали. Если хочешь почувствовать силу – обращайся к государству. В обмен на лояльность оно позволит тебе постоять под зонтиком своего могущества.

И этот подход обрекает Россию на одиночество. Потому что Москва превращает девятое мая в тест на политическую лояльность. Доступ к дате возможен лишь после фейс-контроля. Присягни на верность – и тогда мы расскажем тебе о твоем вкладе в победу над Германией. Впишем собственноручно в список победителей.

В результате, из года в год все больше российских соседей начинают искать свой собственный язык для описания этой даты. Равно как и собственную интерпретацию событий Второй мировой.

Все потому, что Кремль продает свою концепцию в рамках пакетного предложения.

В котором речь не столько о прошлом, сколько о настоящем и будущем.

В котором “один народ”, “можем повторить” и “осажденная крепость”.

В котором монополия на победу закреплена за Москвой.

В котором новые обитатели Кремля объявляются прямыми наследниками прежних – и получают право говорить от имени победителей.

Несколько десятилетий подряд Москва превращала свой концепт “Великой Отечественной” в гражданскую религию.

В рамках которой есть свой единственно возможный обряд, свой сонм апостолов и праведников, свой пантеон демонов и грешников. Любое отступление от него воспринимается как ересь и карается анафемой.

Причем, западный обряд отмечания Победы во Второй мировой в этом смысле воспринимается в России как эдакий “католицизм”. С близкими иноверцами иногда можно даже общую службу провести, но границы двух вер четко очерчены и любое нарушение конвенции воспринимается как посягательство.

А вот обновленчество соседей воспринимается в Москве как вероотступничество. Как эдакое “униатство”, когда обряд может быть и восточный, но самоосознание – западное. А то, что было когда-то “нашим”, а потом стало “чужим”, воспринимается всегда болезненнее, чем то, что изначально “нашим” никогда не было.

Оттого в адрес Киева из Москвы так часто звучат те слова, которые в адрес Парижа или Лондона никогда не произнесут. Но если Москве и стоит кого-то благодарить за то, что на ее ежегодный обряд причастия приходит все меньше верующих – так это саму себя.

И стоит ли удивляться тому, что “нiколи знову” в этом контексте начинает звучать как лозунг сопротивления и независимости?