ТОЛЬКО ЛИЧНОЕ

Шесть лет — это не так уж мало. Те, кому в четырнадцатом было 12, в этом году пойдут голосовать. Тем, кому было тридцать — теперь 36. Как мне, — пишет Павел Казарин.

Две тысячи дней — это достаточный период, чтобы устать. Особенно когда реальность вокруг напоминает полосу препятствий. Но если я что-то и научился ценить за это время, так это веселую злость.

Она появилась в феврале 2014-го. В тот момент, когда моя “провинция у моря” стала новым Сараево, Гляйвицем и Судетами. У меня были свои собственные планы на мой город — и мне не понравилось, когда их перечеркнули. В тот момент вся эта история стала личной — и за шесть лет так и не перестала ею быть.

У меня хорошая память. Она хорошо сохранила эмоции весны того года. Мне не хочется их вновь испытать — в конце концов, ощущение бессилия вряд ли способно в себя влюбить. В тот год многое из того, во что я верил, обанкротилось. И наоборот.

Мое поколение росло с ощущением неизбежного будущего.

А шесть лет назад ко мне домой пришло прошлое. Когда-то мы считали, что время лечит, но оказалось, что это всего лишь фигура речи. У некоторых стран прошлое напоминает черную дыру — из нее не может вырваться ничто — включая будущее.

Но обижаться на эти события было бы нечестно. Именно они подарили Украине шанс. Вырвали из анабиоза, ударили током, включили инстинкт самосохранения. Мы часто говорим, что ничего не меняется — но это проблема нашей оптики.

А еще я часто думаю о том, что моей стране повезло с прошлым. Именно потому, что ей с прошлым не повезло.

В украинском “вчера” нет ни одного периода, который бы тянул на звание “золотого века”. Прошлое столетие напоминает мясорубку, а все, что было до него — слишком отдалено от нас, чтобы служить примером для подражания.

Хмельницкий для нас виртуальный и в вакууме. Примерно настолько, насколько и князь Владимир.

У нас нет картинки идеального минувшего, в которое бы захотелось сбежать. А потому сбежать мы можем только в будущее.

Собственно, именно его мы и пытаемся нащупывать. 24 часа в сутки, семь дней в неделю. Спорим о символах, ругаемся об этике, пытаемся найти идеальное сочетание между либеральным и национальным.

У нас много нерешенных уравнений — и мы продолжаем искать золотое сечение во взаимоисключающем. Права человека и безопасность, свобода слова и оборона, социальная гармония и истина.

Наши соседи пытаются отыскать в прошлом свой грааль величия. А у нас его там никогда не было — и оттого мы на ощупь пытаемся пробираться вперед. Пусть не все — но подобные задачи никогда не были уделом всех. Всегда было так, что кто-то решал уравнение, а кто-то затем с этим решением соглашался. Большинством быть некомфортно, потому что в хоре не слышны голоса.

Моему поколению выпал шанс, которого не было у других. Максимум, что было им дано — это судьба диссидента. Когда ты не столько пытаешься менять систему, сколько не позволяешь ей менять тебя самого.

А мы живем внутри исторического процесса, в котором каждый год идет за пять. Все наше пространство быта — это декорации для учебника. Который пишется на наших глазах.

Наша свобода ничего нам не обещает. Эта лотерея отнюдь не беспроигрышная — и финал этой истории вовсе не предрешен.

Наша свобода всего лишь дает нам шанс. Проиграть. Победить. Облажаться. Не облажаться. Этого шанса не было у тех, кто был до нас. И только от нас зависит — будет ли он у тех, кто придет после.

Украину придумали украинцы. И она существует, пока они продолжают в нее верить. Если перестанут — на этих землях появится что-то еще. А право определять будущее людей, живущих здесь, перейдет к тем, кто живет не здесь.

Мне выпало жить в эпоху, которую станут преподавать в школах. Быть очевидцем событий, которые станут задавать на контрольных. Жить рядом с людьми, которым нужно соответствовать. Все это появилось после событий четырнадцатого. У судьбы довольно причудливый обменный курс.

Но веселая злость никуда не делась. В четырнадцатом я узнал, как выглядит поражение — и мне не понравилось. А потому у меня нет ни единой причины, чтобы допускать это в будущем.