Выступление Путина в Давосе: я буду стрелять

Выступление российского президента Владимира Путина перед участниками Всемирного экономического форума в Давосе — событие неординарное.

Путин в последние годы — я бы даже сказал, десятилетия — не так часто позволяет себе выступления перед аудиториями, в которых не находятся специально одобренные «хлопальщики». И международных аудиторий это касается в той же степени, что и внутрироссийских.

Сервильность — главное условие выступлений Путина. Мы хорошо помним, как он бесился в начале своего правления, когда оказывался за границей на пресс-конференциях с журналистами, которые не боялись рискнуть работой или аккредитацией в Москве (а что взбесившийся Путин может и «новичкнуть» обидчика, тогда мало кто понимал).

Он раздражался, даже угрожал. И все понемногу сжалось до безумных прямых линий, Валдая и прочей пропагандисткой трескотни со статистами.

Давос, пусть даже и виртуальный, — это все же другая аудитория. Аудитория, которой нужно посылать сигналы, а не ждать от нее восторженного гомона. То, что Путину сейчас, да еще после неудачных для него президентских выборов в США (и первый телефонный разговор с Байденом это в очередной раз доказал), нужно такие сигналы посылать — и если не Америке, то хотя бы Европе — бесспорно.

Но Путин, как это обычно бывает с засидевшимися на троне авторитарными правителями, сигнализировать разучился. Его речь — это не сигналы. Это угрозы.

То есть Путин, собственно, и говорит об угрозах в своем любимом стиле, рассказывая о кризисах, крахе цивилизации и прочих ужасах и призывая к сотрудничеству, для того чтобы этот крах предотвратить. Но он вовсе не считает, что для такого сотрудничества его режим должен измениться, Россия должна измениться. Нет, он призывает измениться Запад. А не то…

В длинной речи Путина есть это самое «а не то» — если внимательно присмотреться. Путин говорит об опасности «поиска того, кого можно обвинить во всех бедах».

О том, что «градус внешнеполитической пропагандистской риторики нарастает» — очевидно, не с российской стороны. И что «более агрессивным станет характер практических действий» — очевидно, не с российской стороны. И «подобная игра без правил критически повышает риски одностороннего применения военной силы — вот в чем опасность, применение силы под тем или иным надуманным предлогом». Это тоже как бы не с российской стороны.

Но если перевести эту фразу с путинского на человеческий язык, ее довольно просто расшифровать: если вы будете продолжать душить мой режим санкциями, я буду стрелять.

И ничего нового в этой угрозе, кстати, тоже нет. Разве Россия не применяла в одностороннем порядке военную силу в Грузии? Разве Россия не применяла в одностороннем порядке военную силу в Украине? Разве российские военные не стали опорой режима Асада в Сирии? И почему, скажите, Путин должен остановиться, если Запад не хочет принять его таким, каким он есть. И если даже захочет.

Потому что все эти призывы к компромиссу и даже взаимной «любви» — они временные. Путину сейчас трудно, и он хочет, чтобы его полюбили.

Но как только шок пройдет или там цены на нефть повысятся, он сразу же вспомнит, что «конкуренция, соперничество между странами в мировой истории не прекращались никогда; и противоречия, столкновение интересов на самом деле тоже естественная вещь для столь сложного организма, как человеческая цивилизация».

Это и есть на самом деле его политическая философия. Этот все в большей степени расчеловечивавющийся человек не верит в сотрудничество, он верит только в соперничество, он не готов к миру, он в самом лучшем случае готов к временному перемирию за чужие деньги.

И то, что в минуты, когда он выступал перед участниками форума в Давосе, его опричники ломали двери российским оппозиционерам, — это, пожалуй, самый эффектный финал его циничного выступления. И самый точный сигнал.